Расследование причин московского пожара 1812 года, затеянное Юрием Лужковым, могло бы увенчаться переименованием Садового кольца в Александровское. Если бы не Александр I, повелевший сжечь Первопрестольную, мы никогда бы не увидели главной столичной магистрали
Комиссии историков, которой по поручению мэра столицы Юрия Лужкова предстоит разобраться в причинах московского пожара 1812 года, придется решать непростую задачу. И не потому, что недостаточно свидетельских показаний. Здесь-то как раз все в порядке. Да и подозреваемых в организации поджога пруд пруди. Проблема в том, что любые выводы комиссии окажутся политическими.
Если же подходить к делу не предвзято, выяснится, что ни войска Наполеона, ни патриотически настроенные москвичи к той катастрофе не имеют ровно никакого отношения. Москву сожгла центральная власть в лице Александра I, принявшего политическое решение, а исполнили его московские чиновники, организовавшие уничтожение вверенного их попечению города. Придется ли такая историческая правда ко двору накануне празднования 200-летия победы над Наполеоном — большой вопрос. Впрочем, знание фактов в любом случае лучше слепой веры.
Странная война
Отечественная война 1812 года с момента форсирования французами Немана и до входа «Великой армии» в Москву может смело претендовать на звание «странной». За исключением Бородинской битвы, она являлась чем угодно, но не классическим противостоянием регулярных войск. «Великую армию» бесконечно долго заманивали в глубь страны и давали арьергардные бои. Прежде чем в 1812 году была уничтожена огнем древняя столица империи, аналогичным образом сгорели Вильно, Смоленск и многие другие населенные пункты. В дневнике французского офицера на сей счет оставлены потомкам следующие впечатления: «Хотя после Смоленска мы двигались не иначе как по пепелищу пожарищ, никто между нами не предполагал, что Москва, Святая Москва, будет предана огню как последняя деревня; но у нас было ошибочное мнение в отношении цивилизации русских».
Благодаря тактике выжженной земли русская армия в итоге умудрилась выиграть всю кампанию. При этом, что поразительно, не выиграв ни одной битвы! Вопрос в том, кто был автором победного плана. В западной историографии существует точка зрения, согласно которой идейным вдохновителем являлся Барклай-де-Толли, командующий русской армией на начальном этапе войны. Однако к моменту пожара в Москве он от командования уже был отстранен. Кроме того, как честный и, по признанию современников, не хватавший звезд с неба служака, Барклай-де-Толли и шагу бы не ступил без соизволения свыше. Другое дело — Михаил Кутузов, отличавшийся некоторым своеволием. Но и фельдмаршалу сожжение Первопрестольной приписать нет никакой возможности. Существуют свидетельства того, что он к этой затее отношения не имел и даже мешал московским властям готовиться к уничтожению города. Наконец, ни одному профессиональному военному начала XIX века мысль о борьбе с противником путем уничтожения собственных городов (впрочем, как и чужих) вряд ли пришла бы в голову. Идея тотальной войны сформулирована сотрудниками германского генштаба накануне Первой мировой войны. Однако, судя по всему, впервые такая стратегия была применена гораздо раньше и именно в России.
Наиболее ярко она проявилась в Москве осенью 1812 года. Второго сентября отдельные части «Великой армии» вступили в Первопрестольную. К этому времени подавляющая часть жителей древней столицы была уже вне ее стен: повальное бегство москвичей началось сразу после первых слухов о неутешительных результатах Бородинской битвы. Все эти дни в городе не было никаких «патриотических» пожаров, версия о которых, судя по всему, будет внимательно рассмотрена на комиссии, создаваемой по заданию Юрия Лужкова. Всплеск «пожарного патриотизма» как по заказу случился в день, когда город почти полностью опустел. В Москве практически не оставалось гражданского населения. Одни агенты в штатском. Сначала занялись Китай-город и Яузская часть Москвы. 3 сентября, когда в город въезжал Наполеон, огонь полыхал уже почти всюду: Гостиный Двор, Покровка, Немецкая слобода… Пожар не затронул только Кремль, который, судя по всему, решили пощадить — все-таки символ российской государственности, усыпальница великих князей и царей. Хотя жар огромного пожара вполне мог разрушить и каменные строения цитадели.
Кстати, кому именно принадлежит заслуга спасения нашего главного символа — большой вопрос. Осенью 1812-го Кремль имел огромное политическое значение для Наполеона, который собирался оттуда вести переговоры с Александром I.
Император французов разместил свою ставку именно там. Однако вскоре огонь стал подходить к кремлевским стенам крепости. По воспоминаниям очевидцев, Наполеон, глядя на грозное зарево пожара, произнес: «Это превосходит всякое вероятие. Это война на истребление…» Наполеон был вынужден переместиться в Петровский дворец (ныне Дом приемов московской мэрии, расположенный на Ленинградском проспекте), но вскоре вернулся в отвоеванный у огня Кремль в ожидании послов от русского царя. Так что спасением главного московского памятника, по крайней мере отчасти, мы обязаны «корсиканскому чудовищу».
На роль главного подозреваемого долго претендовал генерал-губернатор Федор Ростопчин. Однако замысел, судя по всему, принадлежал императору Александру I
На графских развалинах
Кто отдал приказ об уничтожении Москвы? Для ответа на этот вопрос прежде всего следует оценить масштаб катастрофы. Пик пожара пришелся на первые шесть дней, хотя в отдельных местах возникали новые очаги, горевшие вплоть до выхода французской армии из Москвы в октябре. Пожар затронул две трети Москвы и превратил цветущий город в горы пепла, обуглившихся бревен и кирпичей. Из 9151 жилого дома полностью сгорело 6496, 122 храма из 329. В огне погибли, по разным оценкам, от 2 до 15 тысяч раненых русских солдат, брошенных в Москве.
Кстати, Юрий Михайлович отнюдь не первый, кто заинтересовался прояснением причин московского пожара. К столетнему юбилею Отечественной войны 1812 года вопрос этот изучался досконально. И еще тогда была отброшена как несостоятельная версия о французах-поджигателях, как и домыслы о самодеятельности патриотов-москвичей. В конце концов вышли на подозреваемого № 1. Но с большой политической осторожностью. Как писали сто лет назад, «однородные факты» показывали, «что московская полиция во главе с Ростопчиным (генерал-губернатором города. — «Итоги») замешана в пожаре». Из цензурных соображений исследователи не стали обращать внимание на несамостоятельность поступков градоначальника, дабы не бросать тень на еще царствовавшую династию.
Граф Федор Ростопчин оставил крайне противоречивые показания. То он гордился своим «патриотическим» подвигом, то начинал отрицать какое-либо личное участие в тех событиях, сваливая вину за «пожарный патриотизм» на жителей города. 13 октября 1812 года в письме царю градоначальник снимает ответственность с Кутузова: «Скажи мне два дня раньше, что он (Кутузов) оставит Москву, я бы выпроводил жителей и сжег ее». А в своей книге «Правда о пожаре Москвы» пишет, что «главная черта русского характера… скорее уничтожить, чем уступить… я видел многих людей спасшимися из Москвы после пожара, которые хвалились тем, что сами зажигали свои дома».
Что же до патриотизма, то, согласно исследованию академика Тарле, Ростопчин дома с женой (кстати, принявшей католичество) говорил только по-французски, со своими друзьями тоже. Многие годы жизни граф провел в Западной Европе. Являясь современником золотого века русской литературы, по словам того же Тарле, не подозревал, например, о существовании Пушкина или Жуковского.
Так что, реализуя августейшую волю, Ростопчин вряд ли «страдал эмоциями». Просто выполнял приказ.
Еще за три недели до начала пожара и даже за два дня до Бородинского сражения Ростопчин уже имел план действий на случай сдачи города. Увы, в распоряжении историков нет соответствующей инструкции за высочайшей подписью. Но слишком уж не городским, а «федеральным» был этот вопрос. Участие в поджогах военных чинов, не подчинявшихся градоначальнику, также свидетельствует об этом.
Например, в протоколе от 24 сентября французской военной комиссии, судившей очередных поджигателей (всего было репрессировано около 300 человек), записано, что «разные офицеры, военнослужащие в российской армии и полицейские чиновники получили тайно приказ остаться в Москве, будучи переодеты, чтобы распоряжаться зажигателями и дать им сигнал к запалению».
Вывод о том, что поджог был спланирован на самом верху, был сделан еще в XIX веке. Причем апологетом самодержавия, попечителем Петербургского учебного округа Дмитрием Руничем. Досконально изучив историю пожара, он пришел к следующему выводу: «Несомненно, только император Александр мог остановиться на этой мере… Не пройдет и века, как тайна разъяснится и на пожар Москвы, без сомнения, будут смотреть, как на одну из лучших жемчужин, украшающих венец Александра. Ростопчину остается только слава, что он искусно обдумал и выполнил один из самых великих планов, возникавших в человеческом уме».
После Бородина у Александра I был небогатый выбор дальнейших действий. Или уничтожить город и оставить армию Наполеона у разбитого корыта, или сохранить столицу, но согласиться на мир, за которым неминуемо следовало бы отречение. А какой же это выбор? Власть не принято отдавать добровольно. Так что Москва была просто обречена.
Но нет худа без добра. «Пожар способствовал ей много к украшенью», — как справедливо отметил Александр Грибоедов. Садовым кольцом, к примеру, мы обязаны именно событиям двухсотлетней давности. Потому итогом пожарного расследования, затеянного нынешним градоначальником, могло бы стать присвоение одной из основных магистралей столицы имени Александра I.
Денис Добряков
itogi.ru
